Сейчас мы подошли к наиболее сложной стадии метаморфоз, происходящих в процессе развития: сексуальное возбуждение как базальный аффект, эротическое желание по отношению к другому человеку и кульминация – зрелая сексуальная любовь. Поэты и философы, конечно же, лучше описали необходимые составляю­щие и стороны зрелой любви, чем любые психоаналитические ис­следования. И все-таки желание лучше понять ограничения в дос­тижении способности к зрелым отношениям любви, я уверен, оправдывает попытку дополнить существующие исследования еще одним.

В сущности, зрелая сексуальная любовь является сложной эмо­циональной реакцией, включающей в себя (1) сексуальное возбуж­дение, переходящее в эротическое желание, по отношению к дру­гому человеку; (2) нежность, происходящую из объединения либидинальных и агрессивно нагруженных Я- и объект-репрезента­ций, с преобладанием любви над агрессией и толерантностью к нормальной амбивалентности, характеризующей все человеческие отношения; (3) идентификацию с другим, включающую и реципрокную (ответную) генитальную идентификацию, и глубокую эмпатию к половой идентичности партнера; (4) зрелую форму идеали­зации с обязательствами по отношению к партнеру и к отношениям; (5) элемент страсти во всех трех аспектах: сексуальных отношениях, объектных отношениях и роли Супер-Эго пары.

Дальнейшие размышления об эротическом желании

В предыдущей главе я рассматривал сексуальное возбуждение как аффект, который изначально связан со стимуляцией кожи и отверстий тела, а затем постепенно концентрируется в специфичес­ких зонах и отверстиях тела. Контекстом рассмотрения были объек­тные отношения на доэдиповой и эдиповой стадиях развития.

Сопрождающая человека всю жизнь жажда физической близос­ти, стимуляции и смешения поверхностей тел связана со стремле­нием к симбиотическому слиянию с родительским объектом и, тем самым, с ранними формами идентификации.

Удовольствие, которое получает ребенок от телесного контакта с матерью в контексте их удовлетворяющих отношений, его/ее любви к матери, сопровождает развитие примитивных фантазий об удовлетворении его полиморфных сексуальных желаний. Ребенок создает интернализованный мир фантазий, возбуждающих и удов­летворяющих симбиотических переживаний, которые в дальнейшем будут составлять стержень либидинальных стремлений в динамике бессознательного.

В то же время агрессивный садомазохистский компонент сек­суального возбуждения, представляющий собой инкорпорацию агрессивного аффекта не только как часть полиморфного инфантиль­ного сексуального отклика младенца per se (самого по себе), но и как дополняющий компонент в желании слияния, взаимопроник­новения, является частью эротического отклика в самом широком смысле. Я уже обращался к предположениям Мельтцера и Вильямса (1988) о том, что идеализация поверхности тела матери вы­полняет защитную функцию по отношению к фантазийной проек­ции агрессии на внутренность материнского тела и непосредственно выражает интеграцию любви к идеальному образу матери с самым ранним чувственным удовлетворением. Примитивная идеализация поверхности тела матери приводит к идеализации ребенком своего собственного тела путем ранней интроекции и примитивной иден­тификации с матерью. Примитивная идеализация типична для процессов расщепления (splitting), которые отделяют такую идеа­лизацию от "абсолютно плохого" опыта с объектом или пережива­ний преследования, сохраняют сексуальную направленность к иде­ализируемому объекту и защищают сексуальное возбуждение от подавления агрессивными импульсами.

Поскольку превратности сексуального возбуждения в контексте доэдиповых отношений мать-младенец представляют истоки эроти­ческого желания, это желание достигает вершин на эдиповой ста­дии развития. Фрейд предполагал (1905), что психология младен­ца приводит к доминированию генитальных импульсов, направлен­ных на родителя противоположного пола, и к одновременной акти­вации сильной амбивалентности и чувства соперничества по отно­шению к родителю одного с ним пола. Бессознательное желание отцеубийства или матереубийства, направленное на родителя того же пола, является обратной стороной инцестуозного желания по отношению к другому родителю и страха кастрации, сопровождаю­щихся бессознательными фантазиями об угрозе и наказании. Эта констелляция – позитивный эдипов комплекс – параллельна нега­тивному эдипову комплексу, то есть сексуальной любви к родите­лю того же пола и чувству конкуренции и агрессии, направленных на другого родителя. Фрейд рассматривал негативный эдипов ком­плекс как защиту от кастрационной тревоги, активизированной позитивным эдиповым комплексом. Другими словами, защитное гомосексуальное подчинение – важный, но не единственный мо­тив негативного эдипова комплекса, корни которого лежат в доэдиповой бисексуальности.

Эта теория, объясняя сильную привязанность пациента к ана­литику как к идеальному, недоступному, запретному объекту, проливает свет на природу трансферентной любви. Но Фрейд (1910, 1915), пораженный интенсивностью и неистовостью переноса и его несомненной связью с чувством влюбленности, так­же пришел к выводу, что бессознательный поиск эдипова объекта является частью всех нормальных отношений любви и это опреде­ляет желание идеализировать объект любви. Однако, как указывал Бергман (1982), Фрейд не создал теории, которая четко дифферен­цировала бы трансферентную любовь от эротической и нормальной любви. Нас в данном случае интересует центральное значение эди-повых стремлений в бессознательном содержании эротического желания.

Эротическое желание и нежность

Нежность отражает интеграцию либидинальных и агрессивных элементов Я- и объект-репрезентаций и переносимость амбивален­тности. Балинт (1948) первым подчеркнул важность нежности, которая, как он предполагал, закладывается на догенитальной ста­дии: "Потребность в постоянном, нескончаемом внимании и при­знательность вынуждают нас к регрессии или даже к постоянному пребыванию в архаичной инфантильной форме нежной любви". С точки зрения интернализации отношений со значимыми другими, представляющей сложный мир интернализованных объектных от­ношений (и в конце концов определяющей структуру Эго, Супер-Эго и Ид), два основных потока влияют на способность развития зрелой сексуальной любви. Один – регрессивная тяга к слиянию с объектом любви, поиск по крайней мере мимолетного восстанов­ления желаемого симбиотического единства идеальных отношений с матерью. Другой – прогрессивная тенденция к консолидации различий, сначала между Я- и объект-репрезентациями, а позже – к интеграции "абсолютно хорошей" и "абсолютно плохой" репре­зентаций Я в единую Я-концепцию и соответствующую интеграцию "абсолютно плохих" репрезентаций значимых других с "абсолютно хорошими" в интегрированные концепции, что включает четкую дифференциацию их сексуальных ролей.

Поиск симбиотического слияния, как я упоминал ранее, уже подразумевает психодинамические процессы эротического жела­ния. Способность устанавливать интимные отношения с дифферен­цированным, интегрированным или "целос­тным" объектом явля­ется дополнительным аспектом способности к развитию зрелых отношений любви. Эта интеграция "частичных" интернализованных объектных отношений в "целостные" выкристаллизовывается к концу стадии сепарации-идивидуации и означает начало констан­тности объектов, зарождение эдиповой фазы. Это рубеж оконча­ния доэдиповых фаз развития и привнесение того, что Винникотт (1995, 1963) описывал как необходимое условие развития способ­ности к заботе. Подобное развитие включает слияние агрессии с любовью в ранних объектных отношениях, так сказать, повторяя интеграцию либидинальных и агрессивных стремлений, происхо­дящих в момент пика сексуального возбуждения и эротического желания. Чувство нежности – это выражение способности забо­титься об объекте любви. Нежность выражает любовь к другому и является сублимационным результатом формирования реакции как защиты от агрессии.

Природа доэдиповых влияний на способность к сексуальной любви являлась предметом важных психоаналитических исследова­ний. Бергманн (1971), вслед за схемой развития Малер (1968, 1975), предположил, что способность к любви преполагает нор­мальное развитие симбиотического опыта и стадии сепарации-ин-дивидуации. Он отмечает естественный непрерывный переход от раннего нарциссического функционирования – установления иде­альных отношений с объектом любви – к позднему нарциссическому удовлетворению в примитивных эдиповых отношениях. Как указывает Бергманн (1987), в отношениях любви присутствуют по­иск утерянного эдипова объекта и желание исправить эдипову травму я отношениях с новых объектом, а также стремление к слиянию, лежащее за этим эдиповым желанием, которое повторяет стремле­ние к симбиотическому слиянию. Бак (1973), подчеркивая связь между пребыванием в состоянии любви и скорбью, рассматривал состояние любви как эмоциональное состояние, основанное на отделении матери от ребенка и направленное на воссоединение, а также на воссоединение после более поздних расставаний и воспол­нение утрат значимых объектов.

Висдом (1970), исследуя некоторые ключевые открытия и дилем­мы психоналитического подхода к пониманию любви и секса, вы­сказал предположение, что теория Мелани Кляйн о депрессивной позиции объясняет основопологающие компоненты – хотя и не все – взрослой любви. Он предположил, что идеализация в люб­ви возникает из нейтрализации плохих аспектов объекта путем ис­правления, а не через сохранение идеализированного объекта пол­ностью хорошим и отделение его от плохого. В этой связи Висдом описывал различие между идеализацией "параноидо-шизоидной позиции" и "депрессивной позиции" (я полагаю, это объясняется различием между идеализацией объекта любви у пациентов с по­граничной личностной организацией и невротиков). Он перечис­лил аспекты влюбленности, которые связаны с развитием способ­ности печалиться и заботиться. По предположению Джосселин (1971), родители, лишающие своих детей возможности переживать печаль из-за утраты объектов любви, вносят свой вклад в атрофию их способности любить.

Мэй (1969) подчеркивал важность "заботы" как необходимого условия развития зрелой любви. Забота, говорил он, "есть состо­яние, компонентами которого являются признание другого таким же человеческим существом, как ты сам; идентификация своего Я с болью или радостью другого; чувства вины, жалости и осознание того, что все мы зависим от соблюдения общечеловеческих прин­ципов". Он полагает, что "забота-участие" (concern) и "сострада­ние" (compassion) могут быть другими терминами для описания тех же характеристик. И действительно, его описание заботы-саге (одно из значений – "ухаживать за кем-то") очень близко к тому, что Винникотт (1963) описывал как заботу-concem (одно из значений – беспокойство и участие).

Идентификация с другим

Балинт (1948) полагал, что, помимо генитального удовлетворе­ния, истинные отношения любви включают идеализацию, не­жность и особую форму идентификации. Называя такую иденти­фикацию "генитальной", он считал, что внутри нее "интересы желания, чувства, ощущения, недостатки партнера достигают – или предполагается, что достигают, – важности своих собствен­ных". То есть он предполагает, что то, что мы называем гениталь­ной любовью, есть слияние генитального удовлетворения с догенитальной нежностью, а генитальная идентификация является выражением такого слияния.

Мысль Балинта явилась поворотом от доминирующей в то вре­мя идеи о "первенстве гениталий" per se как основе идеальных от­ношений любви, указав на важность доэдиповых элементов, ока­зывающих влияние на генитальную идентификацию и на важность интеграции догенитальной нежности с генитальным удовлетво­рением.

Более поздние психоаналитические теории, касающиеся "пер­венства гениталий", определяемого как способность к коитусу и оргазму, не считают его эквивалентом сексуальной зрелости или даже представляющим относительно продвинутое психосексуальное развитие. Лихтенштейн (1970) исследовал этот вопрос и пришел к заключению, что "клинические наблюдения не подтверждают четкой корреляции между эмоциональной зрелостью (то есть спо­собностью к установлению стабильных объектных отношений) и способностью получать полное удовлетворение через генитальный оргазм (примат гениталий)". Он предположил, что "сексуальность есть самый ранний и основной способ растущей человеческой лич­ности подтвердить реальность его существования". Далее он добав­ляет, что "концепция о примате гениталий в классическом пони­мании более не может быть поддержана".

Подчеркивая связь между способностью к нежности и заботе, Мэй (1969) отводит центральное место способности к "генитальной идентификации" (пользуясь терминами Балинта), то есть к полной идентификации без потери собственной идентичности в любовных отношениях. Кроме того, Мэй подчеркивает присутствие чувства фусти в отношениях любви (что является связующим звеном меж­ду его мыслями и теорией консолидации целостных объектных от­ношений и соответствующей активации заботы, чувства вины и исправления). Он также обращает внимание на важность гениталь­ного опыта как такового, благодаря которому происходит сдвиг в сознании, развивается новое объединение, согласие с природой.

Генитальная идентификация подразумевает согласование гетеросексуальной и гомосексуальной идентификаций, берущих начало в доэдиповых и эдиповых конфликтах. Детальный анализ эмоциональ­ных состояний во время сексуального акта, особенно у пациентов, которые достигли стадии проработки различных уровней догенитальных и генитальных конфликтов, выражающихся и в их сексуальных отношениях, раскрывает многообразие, одновременность и/или смену гетеросексуальной и гомосексуальной, догенитальной и гени­тальной идентификации, реализуемой в этом контексте.

Одними из элементов таких эмоциональных реакций являются возбуждение и удовлетворение, получаемые от оргазма сексуального партнера. Это перекликается с удовлетворением других потребно­стей, таких как возможность доставлять оральное удовлетворение или подкрепление идентификации с эдиповой фигурой того же пола, что отражает гетеросексуальные компоненты. В то же вре­мя возбуждение, сопровождающее оргазм партнера, отражает бес­сознательную идентификацию с этим партнером и, при гетеросексуальном контакте, сублимированное проявление гомосексуальных идентификаций из обоих источников – догенитальных и гениталь­ных. Сексуальные игры могут включать идентификацию с фанта-зийными или истинными желаниями объекта другого пола, так что пассивные и активные, мазохистические и садистические, вуайеристические и эксгибиционистские потребности находят выраже­ние в одновременном утверждении своей сексуальной идентично­сти и пробной идентификации с комплементарной идентичностью сексуального партнера.

Такая одновременная и интенсивная идентификация со своей собственной сексуальной ролью и комплементарной ролью объек­та во время оргазма есть проявление возможности войти в другого человека и стать с ним единым целым в психологическом и физи­ческом смысле, а также установить эмоциональную близость, свя­занную с активацией биологических корней человеческой привязан­ности. В противоположность примитивному слиянию Я-репрезентации с объект-репрезентацией во время симбиотической фазы раз­вития (Малер 1968), слияние в оргазме зиждется на утверждении собственной индивидуальности и, в частности, зрелой сексуальной идентификации.

Таким образом, сексуальная идентификация с собственной ро­лью и дополнительной сексуальной ролью партнера подразумевает сублимированную интеграцию гетеросексуального и гомосексуаль­ного компонентов идентичности. Эта интегративная функция ко­итуса и оргазма также несет в себе полярные элементы любви и ненависти, поскольку способность к полному переживанию забо­ты о любимом человеке (подразумевающей подлинные, глубокие человеческие отношения) предполагает соединение любви и нена­висти – то есть толерантности к амбивалентности. Кажется, что такая амбивалентность, характерная для стабильных значимых че­ловеческих отношений, активируется в сексуальном акте, когда смешиваются сексуальное и агрессивное возбуждение.

Зрелые сексуальные отношения, я уверен, включают некоторые неожиданные сексуальные взаимодействия, когда партнер исполь­зуется как "чисто сексуальный объект"; сексуальное возбуждение может быть максимальным при выражении желания "использовать" и "быть используемым" сексуально другим человеком. Обоюдная эмпатия и имплицитное соглашение о таких сексуальных проявле­ниях – оборотная сторона эмпатии и соглашения в связи с силь­ным гневом, нападением и отвержением в отношениях. Уверен­ность, что все эти состояния могут контейнироваться во всеобъем­лющих любовных отношениях, которые также имеют периоды спо­койного взаимного изучения и разделения внутренней жизни парт­нера, придает значимость и глубину человеческим отношениям.

Идеализация и зрелая сексуальная любовь

Балинт (1948), вслед за Фрейдом (1912), считает идеализацию "вовсе необязательной для благоприятных любовных отношений". Он, в частности, соглашается с утверждением Фрейда о том, что во многих случаях идеализация не помогает, а, наоборот, препят­ствует развитию удовлетворяющих форм любви.

Дэвид (1971) и Шассге-Смиржель (1973), однако, подчеркива­ют огромную роль идеализации в отношениях любви. Они утверж­дают, что состояние любви обогащает Я и усиливает либидинальные компоненты, поскольку оно более всего наполняет идеальное Я, а также потому, что отношение возвеличивающего Я к объекту в этом случае воспроизводит оптимальные отношения между Я и Я-идеалом.

Ван дёр Ваалс (1965) обращает внимание на одновременное уве­личение объектной и нарциссической либидинальных составляющих в нормальной любви. Шассге-Смиржель считает, что в зрелой любви, в отличие от преходящей подростковой влюбленности, существует лимитированная проекция смягченного Я-идеала на идеализируемый объект любви с одновременным усилением нар-циссического (Я) компонента от сексуального удовлетворения, которое дает любимый объект. Эти наблюдения совпадают и с моим мнением о том, что нормальная идеализация – это продвинутый уровень развития механизма, посредством которого мораль младенца и ребенка трансформируется в этическую систему взрослого чело­века. Идеализация, представленная таким образом, есть функция зрелых отношений любви, устанавливающая континуум между "ро­мантической" юношеской и зрелой любовью. При нормальных условиях проецируется не Я-идеал, а идеалы, развивающиеся по мере структурного развития внутри Супер-Эго (включая Я-идеал).

Дэвид (1971) подчеркивает, как рано возникают у детей обоих полов эдиповы желания, интуитивные догадки о волнующих, удов­летворяющих и запретных отношениях, которые объединяют роди­телей и исключают ребенка. Ребенок жаждет волнующего запретно­го знания – особенно сексуального – как критического необходи­мого условия и составной части сексуальной любви. У обоих полов желания, зависть, ревность и любопытство в конце концов прово­цируют активный поиск идеализированного эдипова объекта.

Как я указывал во второй главе, слияние страстно желаемого эротического удовлетворения и симбиотического слияния также включает сексуальную функцию ранней идеализации. Я ссылался на предположения Мельтцера и Вильямса (1988) о том, что идеа­лизация поверхности тела матери является защитной функцией против фантазийной проекции агрессии на внутренность материн­ского тела. Это также напрямую отражает интеграцию любви к идеальному образу матери и самого раннего чувственного удовлет­ворения. Таким образом, самая ранняя, примитивная идеализа­ция, характеризующаяся преобладанием процессов расщепления, отсоединяющих такую идеализацию от "абсолютно плохих" пере­живаний или переживаний преследования, сохраняет сексуальную направленность к идеализируемому объекту и предохраняет сексу­альное возбуждение от подавления агрессивными импульсами.

Позднее идеализация, происходящая в контексте интегрирован­ных или целостных объектных отношений и соответствующих способностей испытывать чувство вины, заботы, и тенденции к "ис­правлениям", когда целостные объектные отношения достигнуты, способствуют интеграции сексуального возбуждения и эротического желания с идеализированным взглядом на объект любви и интег­рации эротического желания с нежностью. Нежность, как мы ви­дели, отражает способность к интеграции любви и агрессии в интернализованных объектных отношениях и включает элемент забо­ты по отношению к объекту любви, который должен быть защи­щен от опасной агрессии. Со временем ранняя идеализация тела любимого другого и поздняя идеализация целостной личности дру­гого человека развивается в идеализацию системы ценностей объекта любви – идеализацию этических, культурных и эстетических цен­ностей – развитие, гарантирующее возможность романтической влюбленности.

Эти постепенные превращения процессов идеализации в контек­сте психологического развития также отражают превратности про­хождения эдиповой стадии развития – первоначальные запреты на эротическое желание к эдипову объекту есть основная причина рез­кого защитного раскола между эротическим желанием и идеализи­рованными объектными отношениями. Разворачивающиеся процес­сы идеализации в конечном итоге завершаются кульминацией – способностью вновь установить связь между эротическим желани­ем и романтической идеализацией этого же человека – и в то же время представляют интеграцию Супер-Эго на более высоком уровне, включая сложную способность к интеграции нежности и сек­суальных чувств, что отражает преодоление эдипового конфликта. В формировании идентификации с ценностями объекта любви выход за пределы собственного Я эволюционирует от взаимоотно­шения пары к взаимоотношениям с их культурным уровнем и со­циальным положением. Переживания прошлого, настоящего и воображаемого будущего связываются через опыт сегодняшних от­ношений с объектом любви.

Обязательства и страсть

Страсть в сфере сексуальной любви – это, на мой взгляд, эмо­циональное состояние, выражающее нарушение границ, в смысле соединения интрапсихических структур, которые отделены грани­цами, установленными динамически или путем конфликтов. Хочу пояснить, что я использую термин граница для обозначения границ Я кроме случаев, когда есть четкие ссылки на более широкое ис­пользование термина как места активного динамичного взаимодей­ствия иерархически соотносимых (особенно социальных) систем.

Наиболее серьезными границами, нарушающимися в сексуаль­ной страсти, являются границы Я.

Центральной динамической характеристикой сексуальной стра­сти и ее кульминацией является переживание оргазма при коитусе. При переживании оргазма нарастающее сексуальное возбуждение достигает вершины в автоматическом, биологически детерминиро­ванном отклике, сопровождающемся примитивным экстатическим аффектом, требующим для своего полного воплощения временно отказаться от границ Я – расширить границы Я до ощущения субъективно диффузных биологических основ существования. Я уже развивал концепцию взаимоотношений между биологическими инстинктами, аффектами и влечениями. Здесь я подчеркнул бы ключевые функции аффектов как субъективных переживаний грани­цы (в общем системном контексте) между биологической и внутри-психической сферами, а также их исключительную важность в орга­низации внутренних объектных отношений и психических структур в целом.

Но если сексуальное возбуждение является основным аффектом, ядром страстной любви, это вовсе не означает, что способность к страстной любви является частью оргастического переживания. Стремление к слиянию с матерью и субъективные переживания слияния с ней, характерные для симбиотической стадии развития, переходят в стремление к телесному контакту, смешению поверх­ностей тел. Но экстатический опыт оргазма только постепенно ста­новится центральной организующей функцией; генитальная фаза инфантильной сексуальности возвращается и, можно сказать, фо­кусирует диффузное возбуждение, связанное с переживанием и фантазиями слияния догенитальной стадии симбиотической связи.

Клинические данные показывают, что аффективное качество оргазма широко варьируется. В частности, у пациентов с тяжелой нарциссической патологией и значительными нарушениями интернализованных объектных отношений оно часто бывает резко снижено – вплоть до того, что оргазм вызывает чувство фрустрации в той же степени, что и чувство облегчения. При страстной любви оргас-тические ощущения достигают максимума, и здесь мы можем иссле­довать значимость таких переживаний для индивидуума и для пары.

При страстной любви оргазм интегрирует одновременный выход за границы Я в ощущение биологического функционирования вне контроля Я, с нарушением границ в сложной идентификации с любимым объектом при сохранении чувства отдельной идентично­сти. Разделенное переживание оргазма в дополнение к временной идентификации с сексуальным партнером включает выход за пре­делы переживания Я к переживанию опыта фантазийного союза эдиповых родителей, а также преодоление повторения эдиповых отношений и отказ от них в новых объектных отношениях, кото­рые подтверждают отдельную идентичность человека и автономию.

В сексуальной страсти нарушаются временные границы Я, и прошлый мир объектных отношений переходит в новый, лично созданный. Оргазм как часть сексуальной страсти может также символически выражать опыт умирания, сохранения осознавания себя во время того, как тебя устремляет в пассивное приятие нейровегетативной последовательности, включая возбуждение, экстаз и разрядку. А также выход за пределы Я к страстному единению с другим человеком и ценностями, ради которых оба партнера бро­сают вызов смерти и преходящей природе индивидуального суще­ствования.

Но приятие опыта слияния с другим является также бессозна­тельным повторением насильственного проникновения в опасную внутренность тела другого (тела матери) – то есть в мистическую область примитивно спроецированной агрессии. Таким образом, слияние представляет собой рискованное мероприятие, которое предполагает превалирование доверия над недоверием и страхом, всецелое вверение себя другому в поиске экстатического слияния, что всегда пугает неизвестностью (слияние и в агрессии).

Аналогично этому, в сфере активации интернализованных объек­тных отношений из доэдиповой и эдиповой стадий развития раство­рение границ, защищающих от примитивных диффузных аффектов, и в то же время пребывание отдельным – то есть осознающим себя, – и оставление позади эдиповых объектов снова подразуме­вает приятие опасности – не только потерю собственной идентич­ности, но и высвобождение агрессии к внутренним и внешним объектам и их месть.

Поэтому сексуальная страсть подразумевает бесстрашное предо­ставление всего себя желаемому соединению с идеальным другим перед лицом неизбежной опасности. А это означает приятие риска полного отказа от себя во взаимоотношениях с другим, в противоположность опасностям, исходящим из многих источников и пуга­ющим при соединении с другим человеком. В терминах отдавания и получения любви сексуальная страсть содержит основную надежду на подтверждение своих ценных качеств, в противоположность чув­ству вины и страху агрессии по отношению к любимому объекту. При сексуальной страсти преодоление временных границ Я также происходит под знаком принятия обязательств на будущее по отно­шению к объекту любви как к идеалу, придающему жизни личный смысл. Воспринимая любимого человека как вмещающего в себя не только желанные эдипов и доэдипов объекты и идеальные от­ношения с другим, но и идеи, ради которых стоит жить, индиви­дуум, испытывающий сексуальную страсть, надеется на обретение и укрепление смысла в социальном и культурном мирах.

Сексуальная страсть является центральным вопросом в изучении психологии и психопатологии отношений любви, вопросом, кото­рый заключает в себе в различных аспектах проблему стабильности или нестабильности отношений любви. Часто возникает вопрос о том, является ли сексуальная страсть характерной для романтичес­кой влюбленности или для ранней стадии любовных отношений, постепенно заменяющейся менее сильными нежными взаимоотно­шениями, или это основная составляющая, которая удерживает пары вместе, проявление (а также гарантия) активных, креатив­ных функций сексуальной любви. Возможно ли, чтобы сексуаль­ная страсть, потенциальное условие стабильности пары, являлась также потенциальным источником угрозы ей, так что креативные отношения любви были больше подвержены угрозе по сравнению с отношениями достаточно спокойными, гармонично-нестрастны­ми, сопровождающимися чувством безопасности?

О различиях между нежной привязанностью в стабильных любов­ных отношениях и супружестве и страстностью кратких любовных романов бурно спорили поэты и философы во все времена. Наблю­дая за пациентами, находящимися в длительных любовных отноше­ниях, и прослеживая изменения в этих отношениях в течение дол­гих лет, я пришел к выводу, что такая дихотомия является Упрощенной конвенциональной условностью. Страстная любовь может сопровождать некоторые пары на протяжении многих лет совместной жизни.

Я уверен, что сексуальная страсть не может быть приравнена к состоянию экстаза в юношеском возрасте. Тонкое, но глубокое, автономное и самокритичное осознание любви к другому человеку, вкупе с ясным осознанием конечной тайны отдельности одно­го человека от любого другого, принятие факта неудовлетворимости желаний как части цены, которую платишь в общих обязатель­ствах по отношению к любимому человеку, также характеризует сексуальную страсть.

Сексуальная страсть не ограничивается сексуальным актом и оргазмом, но преимущественно выражается в них. Напротив, рам­ки сексуальной любви расширяются, начиная с интуитивного по­нимания коитуса и оргазма как ее завершения, окончательного освобождения, поглощения и утверждения цели до широкого про­странства сексуальной жажды другого, усиления эротического же­лания и принятия физических, эмоциональных и общечеловечес­ких ценностей, выражаемых этим другим. Существуют вполне нормальные чередования интенсивности общения пары и времен­ного ухода друг от друга, но об этом чуть позже. При удовлетворя­ющих сексуальных отношениях сексуальная страсть – это структу­ра, характеризующая взаимоотношения пары одновременно в сексуальной сфере и в сфере объектных отношений, а также в эти­ческой и культурной сферах.

Я уже говорил, что очень важной стороной субъективного пере­живания страсти на всех уровнях является выход за границы соб­ственного Я и слияние с другим. Переживания соединения и сли­яния необходимо отличать от феномена регрессивного соединения, который затушевывает дифференциацию Я – не-Я: сексуальную страсть характеризует синхронное переживание соединения и в то же время поддержание своей отдельной идентичности.

Таким образом, нарушение границы Я является основой субъек­тивного трансцендентного переживания. Психотические идентифи­кации (Якобсон, 1964) с растворением границ Я и объекта, слу­жат помехой способности к страсти. Но поскольку переживание состояния выхода за границы Я скрывает в себе опасность потерять себя или столкнуться с пугающей агрессией, в психотическом сли­янии страсть связывается со страхом агрессии. В случае, если су­ществует сильная агрессия с расщеплением между идеализирован­ными и преследующими объектными отношениями, в примитивной идеализации у пациентов с пограничной личностной организаци­ей, такая страстная любовь может внезапно обратиться в такую же страстную ненависть. Отсутствие интеграции "абсолютно хороших" и "абсолютно плохих" интернализованных объектных отношений усиливает внезапные и драматичные изменения в отношениях пары.

Переживание отвергнутого любовника, который убивает предавший его любимый объект, своего соперника, а затем и себя, указывает на взаимоотношения между страстной любовью, механизмами рас­щепления, примитивной идеализацией и ненавистью.

Существует завораживающее противоречие в комбинации этих важнейших черт сексуальной любви: четкие границы Я и постоян­ное осознание несоединимости индивидуумов, с одной стороны, и чувство выхода за границы Я, слияния в единое целое с люби­мым человеком – с другой. Отделенность ведет к чувству одино­чества, стремлению к любимому и страху хрупкости всяческих от­ношений; выход за границы Я в единении с другим вызывает ощущение единства с миром, постоянства и творения нового. Можно сказать, что одиночество есть необходимое условие для выхода за границы Я.

Оставаться в пределах границ Я, в то же время преодолевая их с помощью идентифицикации с объектом любви, – это волнующее, трогательное и связанное с горечью и болью состояние любви. Мексиканский поэт Октавио Паз (1974) описал эту сторону любви с необыкновенной выразительностью, заметив, что любовь – это точка пересечения между желанием и реальностью. Любовь, гово­рит он, открывает реальность желанию и создает переход от эро­тического объекта к любимому человеку. Это открытие почти все­гда болезненно, поскольку любимый(ая) представляет собой одновременно и тело, в которое можно проникнуть, и сознание, в которое проникнуть невозможно. Любовь – это открытие свобо­ды другого человека. Противоречие самой природы любви в том, что желание стремится к осуществлению с помощью разрушения желанного объекта, и любовь обнаруживает, что этот объект невоз­можно разрушить и невозможно заменить.

Приведем клиническую иллюстрацию развития способности к переживанию зрелой сексуальной страсти и романтической жажды отношений у прежде отягощенного запретами обсессивного мужчи­ны, проходящего психоаналитическое лечение. Я пренебрег дина­мическими и структурными аспектами этого изменения, для того чтобы сконцентрироваться на субъективном переживании интегра­ции эротизма, объектных отношений и системы ценностей.

Перед отъездом в командировку в Европу сорокалетний профес­сор колледжа был помолвлен с любимой женщиной. По возвраще­нии он описал свои впечатления от выставленных в Лувре месопотамских миниатюрных скульптур, созданных в III тысячелетии до н.э. В какой-то момент у него возникло необыкновенное ощуще­ние, что тело одной из женских скульптур, чьи соски и пупок были обозначены маленькими драгоценными камнями, удивительно похоже на тело его любимой. Он думал о ней, стремился к ней пока шел по полупустым залам, и при взгляде на скульптуру его захлестнула волна эротической стимуляции вместе с сильнейшим чувством близости к ней. Профессора очень тронула предельная простота и красота скульптуры, и он почувствовал, что сопережи­вает неизвестному автору, умершему более четырех тысяч лет тому назад. Он испытал чувство смирения и в то же время непосредствен­ного соприкосновения с прошлым, как если бы ему было дозволе­но прикоснуться к пониманию внутренней тайны любви, вопло­щенной в этом произведении искусства. Чувство эротического желания слилось с ощущением единства, жажды и одновременно близости с женщиной, которую он любит, и через это единство и любовь ему было позволено проникнуть в запредельный мир кра­соты. В то же время у него было острое чувство собственной ин­дивидуальности, смешанное со смирением и благодарностью за такую возможность прочувствовать это произведение искусства.

Сексуальная страсть оживляет и заключает в себе всю гамму эмо­циональных состояний, которая открывает индивидууму "хорошесть" – его собственную, его родителей и целого мира объектов – и дает надежду на исполнение любви, невзирая на фрустрацию, враждебность и амбивалентность. Сексуальная страсть предполагает способность к продолжающейся эмпатии – но не к слиянию – примитивному состоянию симбиотического соединения (Фрейд, 1930, "oceanic feeling" – "чувство безбрежности"), волнующее вос­соединение в близости с матерью на стадии Я-объект дифференци­ации и удовлетворение эдиповых стремлений в контексте преодо­ления чувств страха, неполноценности и вины по отношению к сексуальному функционированию. Сексуальная страсть – это ядро переживания чувства единства с любимым человеком как части юношеского романтизма и, позже, зрелых обязательств по отно­шению к любимому партнеру перед лицом естественных ограниче­ний человеческой жизни: неизбежности болезней, разрушения и смерти. Это важнейший источник эмпатии по отношению к лю­бимому существу. Следовательно, преодоление и новое утвержде­ние границ на основе чувства позитивности, несмотря на много­численные опасности, связывает биологический, эмоциональный мир и мир ценностей в одну единую систему.

Преодоление границы себя в сексуальной страсти и интеграция любви и агрессии, гомосексуальности и гетеросексуальности во нутренних отношениях с любимым человеком выразительно про­иллюстрированы в книге Томаса Манна "Волшебная гора" (1924). Освободившись от своего рационального и зрелого "наставника" Сеттембрини, Ганс Касторп объясняется в любви Клаудии Шоша. Он делает это на французском языке, который звучит очень интим­но в соседстве с немецким языком всего произведения. Возбужден­ный и одухотворенный теплым, хотя и немного ироничным отве­том мадам Шоша, он рассказывает ей о том, что всегда любил ее, и намекает на свои прошлые гомосексуальные отношения с другом юности, который похож на нее и у которого он однажды попро­сил карандаш, так же как несколько раньше он попросил его у мадам Шоша. Он говорит ей, что любовь – ничто, если нет су­масшествия, чего-то безрассудного, запретного и рискованного; что тело, любовь и смерть – одно целое. Он говорит о чуде органичес­кой жизни и физической красоты, которое складывается из жизни и гниения.

Но преодоление собственных границ подразумевает необходи­мость определенных условий: как упоминалось ранее, необходимо осознание и способность эмпатии к существованию психологичес­кой жизни за пределами собственных границ. Следовательно, эро­тический оттенок состояний маниакального возбуждения и гранди­озности у психотических пациентов не может называться сексуаль­ной страстью, и бессознательная деструкция объект-репрезентаций и внешних объектов, превалирующая в нарциссических личностях, разрушает их способность выхода за пределы интимного единения с другим человеком, что в конце концов разрушает их способность к сексуальной страсти.

Сексуальное возбуждение и оргазм также теряют свои функции преодоления границ и становятся биологическими явлениями, когда механическое повторяющееся сексуальное возбуждение и оргазм встраиваются в структуру опыта, отделенную от углубляющихся интернализованных объектных отношений. Именно в этой точке сексуальное возбуждение дифференцируется от эротического жела­ния и сексуальной страсти; чаще мастурбация выражает объектные отношения – как правило, различные аспекты эдиповых отноше­ний, начиная с самого раннего детства. Но мастурбация как компульсивная повторяющаяся деятельность, возникающая как защита от запрещенных сексуальных импульсов и других бессознательных конфликтов в контексте регрессивной диссоциации от конфликт­ных объектных отношений, в конце концов утрачивает функцию преодоления границ. Я предполагаю, что это не бесконечное, компульсивно повторяемое удовлетворение инстинктивных желаний, вызывающее разрядку возбуждения и доставляющее удовольствие а потеря критической функции преодоления границ Я-объекта, служащей гарантией нормальной нагруженности объектных отно­шений. Другими словами, именно мир интернализованных и вне­шних объектных отношений поддерживает сексуальность и предос­тавляет потенциал для возможности продолжительного получения удовольствия.

Интеграция любви и ненависти в Я- и объект-репрезентациях, трансформация частичных объектных отношений в целостные (или константность объекта) – основные условия для способности к ус­тановлению стабильных объектных отношений. Это необходимо для преодоления границ стабильной идентичности Я и перехода в иден­тификацию с любимым объектом.

Но установление глубоких объектных отношений высвобождает также примитивную агрессию в отношениях в контексте реципрокной активизации у обоих партнеров подавленных или отщепленных с младенчества и детства патогенных объектных отношений. Чем более патологичны и деструктивны подавленные или расщепленные объектные отношения, тем более примитивны соответствующие защитные механизмы. Так, в частности, проективная идентифи­кация может вызвать у партнера переживание или реакции, воспро­изводящие пугающие объект-репрезентации; идеализированные и обесцененные, оплаканные и преследующие. Объект-репрезента­ции накладываются на восприятие и взаимодействие с любимым объектом и могут угрожать отношениям, но также и усиливать их. По мере того, как партнеры начинают лучше понимать последствия нарушений в своем восприятии и поведении по отношению друг к другу, они начинают мучительно осознавать обоюдную агрессию, но при этом не обязательно могут исправить сложившиеся межлич­ностные модели поведения. Таким образом, неосознанные связи во взаимоотношениях пары также могут нести в себе скрытую уг­розу. Именно в этот момент интеграция и зрелость Супер-Эго, проявляющиеся в преобразовании примитивных запретов и чувства вины за агрессию в заботу об объекте – и о себе – защищают объек­тные отношения и способность к преодолению границ. Зрелое супер-Эго благоприятствует любви и обязательствам по отношению к любимому объекту.

Одна из общих особенностей предлагаемого определения сексуальной страсти в состоит том, что она скорее является постоянной нотой отношений любви, а не начальным или временным прояв­лением "романтической" идеализации подросткового и юного возраста. Она имеет функцию интенсификации, укрепления и обнов­ления отношений любви на протяжении всей жизни; она обеспечи­вает постоянство сексуального возбуждения, связывая его со всем человеческим опытом пары. И это приводит нас к эротическим аспектам стабильных сексуальных отношений. Я полагаю, что кли­нические данные ясно показывают, насколько тесно сексуальное возбуждение и удовольствие связаны с качеством всех аспектов вза­имоотношений пары. Хотя статистические исследования широких слоев населения демонстрируют снижение частоты сексуальных отношений и оргазма в течение десятилетий, клинические данные взаимоотношений пар показывают значительное влияние характе­ра их отношений на частоту и качество сексуальной жизни. Сексу­альный опыт остается центральным аспектом отношений любви и супружеской жизни. При оптимальных условиях интенсивность сексуального удовольствия имеет тенденцию к обновлению, связан­ную не с сексуальной гимнастикой, а с интуитивной способностью пары угадывать изменяющиеся нужды друг друга, и переживаемую в сложной сети гетеросексуальных и гомосексуальных, любовных и агрессивных аспектов отношений, проявляющихся в бессознатель­ных и сознательных фантазиях и их влиянии на сексуальные отноше­ния пары.