В ходе предыдущего изложения я принимал в расчет исключительно мужскую психологию. Анима в качестве категории женского рода есть фигура, компенсирующая исключительно мужское сознание. У женщин же такая компенсирующая фигура носит мужской характер, по­этому ей подойдет такое обозначение, как анимус. Если совсем непростой задачей является описание смыслово­го содержания анимы, то теперь, когда нужно изло­жить психологию анимуса, трудности нагромождаются до почти непреодолимых размеров.

Тот факт, что мужчина наивно приписывает себе ре­акции своей анимы, не понимая, что не должен иден­тифицировать себя с автономным комплексом, повто­ряется в женской психологии, но с гораздо большей силой. Факт идентификации с автономным комплек­сом – существенная причина сложности понимания и изложения, не говоря уже о неизбежной неосвещенно­сти и неисследованности проблемы. Ведь мы все время наивно исходим из убеждения в том, что в нашем доме нет хозяина кроме нас. Поэтому наш рассудок должен сначала свыкнуться с мыслью о том, – что даже наша самая интимная душевная жизнь протекает в своего рода доме, у которого есть по меньшей мере двери и окна в мир, предметы или содержания коего хотя и действуют на нас, но нам не принадлежат. Многие с трудом могут осмыслить эту предпосылку, и с таким же трудом им удается действительно воспринять и вникнуть в тот факт, что ближние вовсе не обязательно обладают такой же психологией, как они сами. Воз­можно, читателю покажется, что последнее замечание излишне, потому что индивидуальные различия в об­щем все же осознаются людьми. Следует, однако, учитывать тот факт, что наша индивидуальная сознатель­ная психология происходит из изначального состояния бессознательности, а потому и неразличения (обозна­ченного Леви-Брюлем как “participation mystique”). По­этому сознание различенности есть относительно позд­нее приобретение человечества и, вероятно, относи­тельно малый фрагмент неопределенно большого фона изначальной идентичности. Различение есть сущность и conditio sine qua nоn сознания. Поэтому все бессо­знательное неразличенно, и все, что происходит бессо­знательно, происходит на основе неразличенности, та­ким образом совершенно не различая свою принадлеж­ность или непринадлежность самости. Заранее невоз­можно решить, происходит ли это со мной, с другим или с обоими. Чувство тоже не дает в этом отношении надежной основы.

Нельзя, таким образом, ео ipso приписывать женщи­нам низшее сознание; оно просто другое, чем сознание мужчин. Но как женщинам часто бывают понятными вещи, до которых мужчине еще долго брести в потем­ках, так же, естественным образом, и у мужчины есть сферы опыта, которые для женщины еще пребывают в тени неразличения, – это главным образом те вещи, которые пока мало ее интересуют. Личностные отно­шения, как правило, для нее важнее и интереснее, не­жели объективные факты и их взаимосвязи. Обширные области торговли, политики, техники и науки, все цар­ство, где находит себе применение мужской дух, – все это попадает у нее в тень сознания, но зато она обла­дает детально разработанной осознанностью личност­ных отношений, бесконечная нюансировка которых от мужчин, как правило, ускользает.

Поэтому мы можем ожидать от бессознательного женщины существенно иных аспектов, чем те, которые находим у мужчины. Если бы мне нужно было одним словом обозначить то, в чем состоит различие между мужчиной и женщиной в этом отношении, и, таким образом, то, что характеризует анимус в отличие от анимы, то я мог бы сказать только одно: если анима производит настроения, то анимус – мнения, и как на­строения мужчины появляются на свет из темных глу­бин, так и мнения женщин основываются на столь же бессознательных, априорных предпосылках. Мнения анимуса очень часто имеют характер солидных убежде­ний, поколебать которые нелегко, или принципов, ко­торые якобы неприкосновенно общеобязательны. Ана­лизируя эти мнения, мы первым делом сталкиваемся с бессознательными предпосылками, существование кото­рых нужно, однако, еще обосновать, т. е. эти мнения мыслятся так, словно такие предпосылки существовали. В действительности же эти мнения совсем не мыслят­ся, а берутся уже законченными и готовыми, и притом до такой степени фактически и непосредственно убеди­тельно, что женщине даже и в голову не приходит со­мневаться в них.

Соблазнительно думать, что анимус, подобно аниме, персонифицируется в облике одного мужчины. Но, как показывает опыт, это верно лишь отчасти, в силу того, что неожиданно возникает обстоятельство, обусловли­вающее существенно другое сравнительно с мужчинами положение дел. А именно, анимус является не как одна персона, а скорее как множество. В повести Г. Дж. Уэллса “Christina Alberta's Father” героиня во всем сво­ем поведении подчинена вышестоящей моральной ин­станции, которая с неумолимой суровостью и отсут­ствием чувства юмора, сухо и точно в каждом случае говорит ей, что она сейчас делает и по каким мотивам. Уэллс называет эту инстанцию “court of conscience”[11]. Это множество выносящих приговор судей, т. е. своего рода судебная коллегия, и есть персонификация аниму­са. Анимус – нечто вроде собора отцов и иных авто­ритетов, которые ex cathedra[12] произносят неоспоримые, “разумные” приговоры. Если бросить на дело бо­лее пристальный взгляд, то окажется, что эти взыска­тельные приговоры, видимо, представляют собой глав­ным образом слова и мнения, быть может бессозна­тельно вычитанные, начиная с детского возраста, из книг и собранные в канон образцовой истины, пра­вильности и разумности; тезаурус предпосылок, кото­рые везде, где отсутствует сознательное и компетентное решение (что случается сплошь да рядом), спешит на помощь со своим мнением. Эти мнения выступают то в форме так называемого здравого человеческого рас­судка, то в форме глупых предрассудков, то в форме принципов, пародирующих воспитание: “Так всегда поступали в этом случае” или “Ведь любой тебе ска­жет, что так и так”.

Само собой разумеется, анимус проецируется так же часто, как и анима. Годные для проекции мужчины – это либо живые копии Господа Бога, знающие пра­вильные ответы на все вопросы, либо непризнанные реформаторы, имеющие в своем распоряжении запас ходовых слов, в котором всякого рода слишком челове­ческое переведено в терминологию “богатого пережива­ния”. Характеристика анимуса все же будет неполной, если изобразить его исключительно как консерватив­ную коллективную совесть; он – тоже реформатор, ко­торый, прямо противореча собственным правильным мнениям, питает необычайную слабость к темным, не­знакомым словам, приятнейшим образом заменяющим одиозное размышление.

Анимус, так же как и анима, – ревнивый любовник, способный поставить на место действительного челове­ка мнение о нем, мнение, явно сомнительные основа­ния которого никогда не подвергаются критике. Мне­ния анимуса всегда коллективны и стоят над индивиду­умами и индивидуальными суждениями, точно так же как анима с ее антиципациями и проекциями чувства встает между мужчиной и женщиной. Для мужчины эти мнения – когда женщина привлекательна – имеют в себе нечто трогательно ребячливое, что подвигает его на благодетельную, наигранно отеческую назидатель­ность; когда же женщина не затрагивает сентименталь­ных струн и потому от нее ожидается компетентность, а вовсе не трогательная беспомощность и глуповатость, то ее мнения, исходящие от анимуса, оказывают на мужчину раздражающее действие, главным образом из-за их слабой обоснованности – мол, слишком много мнения ради самого мнения; или: женщина, мол, хочет хотя бы иметь свое мнение и т. д. Здесь мужчины ста­новятся язвительными: ведь неоспорим тот факт, что анимус всегда подманивает аниму, в силу чего всякая дальнейшая дискуссия становится невозможной (и, ес­тественно, равным образом vice-versa).[13]

У интеллектуальных женщин анимус вызывает аргу­ментирование и страсть к рассуждениям, которые дол­жны быть интеллектуальными и критичными, но кото­рые в основном заключаются в том, чтобы второсте­пенный, неважный момент превращать в абсурдную суть дела. Или дискуссия, сама по себе ясная, до без­надежности запутывается из-за привнесения совершен­но иной, не имеющей отношения к делу точки зрения. Сами того не подозревая, такие женщины прямо стре­мятся раздражать мужчину, тем самым еще больше подчиняясь анимусу. “К сожалению, я всегда права”, – призналась мне одна такая женщина.

Все эти сколь хорошо знакомые, столь же и непри­ятные явления происходят, однако, исключительно от экстраверсии анимуса. Он не относится к сознательной функции установления отношения, но в его задачу вхо­дит содействовать установлению отношения к бессозна­тельному. Вместо того чтобы изобретать мнения о внешних ситуациях – ситуациях, о которых следовало бы поразмыслить сознательно, – анимус как функцию изобретения мнения нужно обратить внутрь, чтобы он помогал приходить в голову содержаниям бессознатель­ного. Техника разбирательства с анимусом в принципе та же, что и в случае анимы, только здесь это мнения, к которым женщина должна отнестись критически – не для того, чтобы их вытеснить, а для того, чтобы, исследовав их происхождение, проникнуть в их темную подоплеку, где они в таком случае натолкнутся на пра-образы, точь-в-точь так, как мужчина в своем разбира­тельстве с анимой. Анимус есть своего рода осадок суммы опыта, полученного предками женщины по по­воду мужчины, – и не только это: он еще и зачинаю­щее творческое существо, правда не в форме мужского творчества, но как нечто порождающее что-то такое, что можно назвать зародышевое слово. Как мужчина дает своему творению как целому созданию родиться на свет из своего внутреннего жен­ского начала, так и внутреннее мужское начало в жен­щине производит творческие зародыши, которые в со­стоянии оплодотворить женское начало мужчины. Это и есть, видимо, “femme inspiratrice”[14] которая – в слу­чае ошибки – может превратиться в человека, прояв­ляющего бессмысленное упрямство и наставляющего в простейших вещах – “animus hound”,[15] как точно по смыслу перевела одна моя пациентка.

Охваченной анимусом женщине всегда грозит опас­ность потерять свою женственность, свою хорошо при­лаженную женскую персону, точно так же как мужчина в подобных обстоятельствах рискует феминизироваться. Такие психические изменения пола зиждутся исключи­тельно на том, что функция, относящаяся к внутренне­му миру, оборачивается наружу. Причина этой перевер­нутости – конечно, недостаточное или вовсе отсут­ствующее признание внутреннего мира, автономно про­тивостоящего внешнему и предъявляющего столь же серьезные требования в отношении адаптации, как и внешний мир.

Что же касается множественности анимуса в проти­вовес единичности анимы, то мне представляется, что этот своеобразный факт есть коррелят сознательной установки. Сознательная установка женщины, в общем, много более замкнута в личностном отношении, неже­ли установка мужчины. Ее мир состоит из отцов и ма­терей, братьев и сестер, супругов и детей. Остальной мир состоит из подобных семей, которые обменивают­ся знаками внимания, а вообще интересуются, в сущ­ности, сами собой. Мир мужчины – это народ, “госу­дарство”, объединения интересов и т. д. Семья – лишь средство достижения цели, одно из оснований государства, а жена – необязательно эта жена (во всяком случае, не то, что она подразумевает, говоря “мой муж”). Всеобщее ему ближе, чем личностное, поэтому его мир состоит из множества координирующихся фак­торов, в то время как ее мир по ту сторону супруга заканчивается в своего рода космическом тумане. По­этому у мужчины исступленная исключительность при­суща аниме, а у женщины неопределенная мужествен­ность – анимусу. В то время как мужчине предносится четко очерченный, многозначительный образ Цирцеи или Калипсо, анимус выражается прежде всего в лету­чих голландцах и иных неведомых пришельцах из мир­ского моря, всегда неопределенно-неуловимых, протеических и передвигающихся моторно. Эти образы появ­ляются в основном в сновидениях, а в конкретной дей­ствительности это могут быть героические тенора, чемпионы по боксу, выдающиеся мужчины в далеких, неведомых городах.

Оба этих расплывающихся на темном фоне дна об­раза (истинных, полугротескных “хранителей порога”, употребляя помпезную теософскую наклейку) имеют почти неисчерпаемое число аспектов, которыми можно наполнить тома. Их сложные связи и переплетения бо­гаты как мир и столь же огромны, как необозримое многообразие их сознательного коррелята – персоны. Они еще находятся в сфере двойственности полумрака, и мы еще можем непосредственно видеть, что автоном­ный комплекс-анимы, как и анимуса, в сущности, представляет собой психологическую функцию, которая лишь благодаря своей автономии и неразвитости узур­пировала или, вернее, до сих пор удерживала личность. Но мы уже видим возможность разрушить ее персони­фикацию, посредством осознанивания делая ее мостом, который должен быть перекинут к бессознательному. Поскольку мы не используем их преднамеренно в каче­стве функций, они еще суть персонифицированные комплексы. Но покуда они пребывают в этом состоя­нии, их следует также признать относительно самосто­ятельными личностями. Они не могут быть интегриро­ваны в сознание, покуда их содержания неизвестны. Разбирательство с ними должно вывести их содержания на свет, и лишь когда выполнена эта задача и есть достаточная осведомленность сознания относительно ра­зыгрывающихся в аниме процессов бессознательного, анима тоже будет реально восприниматься как простая функция.

Я, конечно, не думаю, что теперь каждый читатель уже понял, что имеется в виду под анимусом и анимой. Но я надеюсь, что у него по крайней мере сложи­лось впечатление, что речь здесь ни в коем случае не идет о чем-то “метафизическом”, а идет она об эмпи­рических фактах, которые с таким же успехом могут быть изложены и рациональным, абстрактным языком. Я, однако, намеренно избегал абстракций, потому что в этих вещах, которые до сих пор были недоступны для нашего опыта, совершенно неважно предъявить чи­тателю интеллектуальную формулировку; гораздо важ­нее сообщить ему представление о фактических воз­можностях опыта. Никто не в состоянии по-настояще­му понять эти вещи, если сам их не пережил. Поэтому для меня дело заключается скорее в том, чтобы наме­тить пути и возможности таких переживаний, нежели в том, чтобы находить интеллектуальные формулы, кото­рые из-за недостатка опыта неизбежно останутся пус­тыми словесными призраками. К сожалению, многие люди заучивают слова наизусть, а в уме добавляют к этому переживания, чтобы потом, в соответствии со своим темпераментом, легкомысленно или критично похваляться ими. Здесь речь идет о новой постановке вопроса, о новой (и все же такой древней!) сфере пси­хологического опыта, о которой мы лишь тогда сможем установить нечто относительно теоретически значимое, когда достаточное число людей узнает о соответствую­щих душевных явлениях. Сначала всегда обнаруживают только факты, а не теории. Теория складывается среди прочего в ходе дискуссии.